Александр Етоев

ДУШЕГУБСТВО И ЖИВОДЁРСТВО
в детской литературе

Историко-литературный калейдоскоп с приложением иллюстративной части, где любознательный читатель найдет как портреты отдельных представителей литературного племени душегубов и живодеров, так и жестокие примеры их деятельности

Волосы отделились от кожи, и зубы
застучали дробным стуком во рту...
Л. Чарская. Белые пелеринки, гл. XIX

— Нет! — сказал мальчик.
— Хоть вы и с топором, но я вас не боюсь...
К. Чуковский. Доктор Айболит

Во-первых, необходимое пояснение: под детской литературой я подразумеваю здесь не только литературу художественную, это могут быть народные сказки, детский и околодетский фольклор, учебные пособия, биографии известных людей, словом, все, что попадалось мне под руку и казалось пригодным для иллюстрации заголовка. Иногда это даже вещи не детские, а только читаемые детьми, — к примеру, шпионские книжки 30— 50-х годов. Мозаичный характер выписок и их беспорядочное расположение единственно говорят о том, что автор этого материала не заботится о научном подходе и каких-либо морализаторских выкладках, главная для него забота — это развлечь читателя.

Душегубство и живодёрство в детской литературе

Начну я, пожалуй, из глубины, из дремучих дебрей народных сказок, с Верлиоки и Одноглазого Лиха, этих русских родичей знаменитого греческого Циклопа.

Всем был Верлиока хорош — и нос крючком, и голова торчком, и усы в поларшина, и на голове щетина, и на одной ноге — в деревянном сапоге. Одно плохо: натура у него была слишком слабая — как завидит где человека, не утерпит да и прибьет. Так и вышло с внучкой-сироткой, которую послал дедушка охранять на поле горох. Увидел ее Верлиока, сразу и убил костылем. А потом и сестренку ее убил, а следом за сестренкой и бабку. Приходит дед к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки — точно спят; только кровь у одной, как алая лента, на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя.

С Лихом же Одноглазым дело обернулось еще кровавей. Вот послушайте.

Один кузнец со скуки и от хорошей жизни отправился искать лихо. Или, как теперь говорят, приключений на свою голову. На дорожку он, как водится, хорошенько выпил, в товарищи себе взял портного, и вдвоем они завернули в лес. Вдруг видят: в лесу избушка — нехорошая такая избушка, пустая; сели они себе и ждут, а чего ждут — и сами не знают. Ну и дождались — входит в избушку женщина, высокая, худощавая, с одним глазом, потирает руки и говорит: молодцы, говорит, что пожаловали, будет мне теперь чем поужинать. Те, конечно, перепугались, а Лихо сходила в лес, принесла дров, затопила печь, зарезала беднягу портного, сунула тело в печку, зажарила и поужинала человечьим мясом. Кузнец был парень не промах, хитрее своего съеденного товарища. Пообещал злодейке сковать новый глаз, вместо отсутствующего, а сам взял шило, накалил его на огне, наставил на глаз здоровый, взял топор да обухом и вдарил по шилу. Далее почти в точности повторяется история с Одиссеем и овцами: нарядившись в овечью шкуру, кузнец выбирается из избы. Но на этом опасные приключения не кончаются. Идет кузнец по лесной тропинке и видит в дереве топорик с золотой ручкой. Взялся он за топорик, рука к нему и пристала. А Лихо Одноглазое тут как тут. Тогда кузнец достает ножичек и давай свою руку пилить — отпилил ее и ушел.

Что более всего поражает в народных сказках, так это простота и обыденность, сопутствующие кровавым сценам. Наивность, с которой они описываются, граничит с какой-то детской невинностью, свойственной первобытным народам. Вот история про съеденного китайца, записанная в начале века в папуасском племени маринд-аним:

К нам в деревню явился один китаец. Это был очень плохой человек, крокодил-анем и насильник женщин. Он пригрозил нам своим ружьем и сказал: «Если вы не дадите мне достаточно кокосовых орехов, я всех вас перестреляю». Мы принесли ему столько, сколько он хотел. Китаец обрадовался и, верно, подумал, что сможет взять у нас все, что только пожелает. И так как он был нехорошим человеком, то схватил за локоть одну девушку и хотел забрать ее с собой. Но у этой девушки были отец, и брат отца, и двоюродный брат, и еще молодой человек, который собирался на ней жениться. Все они пришли со своими палицами и стукнули его по голове. Тут он повалился на землю и умер. Мы обступили его со всех сторон и долго обсуждали, как быть. Вдруг один старик взглянул на небо и сказал: «Когда вы его убили, солнце стояло там, а сейчас оно здесь. Если вы не кончите говорить до его захода, то китайца уже нельзя будет есть: он начнет вонять». Тогда мы разрезали его на части, мелко разделали мясо, и женщины испекли его с саговой мукой. Китаец оказался на редкость вкусным, куда вкуснее обычного человека и много-много вкуснее, чем свинья.

А вот история, которая произошла на Памире:

Джура лежал ничком и что-то аппетитно ел. От злости Сайд поперхнулся. Он ясно представил себе, как Джура вынимает из укромного местечка мясо и лепешки и втихомолку уплетает, даже не поделившись с ним. «Ага! Ага!» — отчаянно закричал Сайд, подползая на четвереньках к Джуре. Просунув руку под лох мотья, он крепко схватил Джуру за волосы и сильным рывком запрокинул голову назад. «Он грызет... собственную руку!» _ прошептал в ужасе Саид.

Это из романа Георгия Тушкана «Джура», ставшего едва ли не классикой детской приключенческой литературы.

Россия, XVIII век, «Учтивость, представленная в эстампах», перевод с французского, книжка-картинка для маленьких детей, глава под названием «Не должно облокачиваться на стол»:

«Паулина, — сказала однажды госпожа Марзаль своей шестилетней дочери, — ежели я еще когда увижу, что ты облокотишься на стол, то пошлю тебя обедать на кухню. Я тебе неоднократно говорила, что к столу можно прикасаться одними только руками». — «А я, — подхватил господин Марзаль, — напоминаю ей не в первый раз, что никогда не должно бросать костей и крошек на пол, но класть их на край тарелки. Не стыдно ли набивать так рот, как ты теперь; надобно подождать наперед, когда проглотишь то, что имеешь во рту, и обтирать салфеткою губы, прежде чем начнешь пить... Паулина имеет еще много других погрешностей сего рода: она беспрестанно играет своею вилкою и ложкою. Завязнет ли что между зубами, она начинает ковырять пальцами, кончиком ножа или даже булавкою, отчего может себя подвергнуть вреду...»

А ежели Паулина, или Петруша, или какая-нибудь неугомонная Катенька не слушались родительских наставлений, то старая детская литература предлагала им следующие примеры. Вот «Престрашная история о спичках» («Степка-Растрепка». Рассказы для детей. — СПб-Москва: издание ТОВАРИЩЕСТВА М. О. ВОЛЬФ; дозволено цензурою 9 марта 1901 года):

Была вечерняя пора, Уехали все со двора; А дома Катенька одна, Поет и прыгает она По комнатам, как стрекоза. Вдруг ящичек ей на глаза. Какая милая игрушка! Сказала про себя вертушка. Открыла ящик, спички в нем. Давай, как мама, их зажжем... Ах, Катя, спичек ты не тронь! Вдруг платье обхватил огонь: Горит рука, нога, коса И на головке волоса; Огонь проворный молодец — Горит вся Катя наконец... Сгорела бедная она, Зола осталася одна..

.

А вот печальная история про сосульку:

Послушай, Петя, мне пора
Идти сейчас же со двора,
А ты, дружок, мне обещай,
Пока приду домой, быть пай,
Как доброе дитя, играть,
Отнюдь же пальцев не сосать,
А то как раз придет портной
С большими ножницами, злой,
И пальчики тебе он вдруг
Отрежет от обеих рук. —
Как только мама из ворот,
А Петя — вуп! И пальчик в рот.
Крик-крак! Вдруг отворилась дверь,
Портной влетел, как лютый зверь;
К Петруше подбежал, и — чик!
Ему отрезал пальцы в миг.
Кричит Петруша: ай, ай, ай!
В другой раз слушаться ты знай!
Приходит маменька домой;
Ах, Боже! Стыд и срам какой!
Стоит сосулька весь в слезах,
Больших нет пальцев на руках.

Как верно отметил Корней Чуковский в своей книге «От двух до пяти», детская поэзия в старые годы была чисто утилитарной. Вот пример народной лубочной агитки середины прошлого века (Хрестоматия по детской литературе: том 1. М., 1940):

Оглянись назад, Ипатка, Что за чучелы там ходят, То Антипка и Филатка Все одни как стены ходят. Их все девки убегают, В хороводы не пускают. Не пугайтесь так вы нас, Были б мы не хуже вас, Нас отцы наши сгубили, Коровьей оспы не привили. Как наносная напала, Так и рожи нам вспахала.

Раз уж мы дошли до заразных болезней, вот вам задача по алгебре из «Собрания алгебраических задач», составленного Е. Пржевальским, преподавателем 3-го военного александровского училища (издание 1881 года; отдел седьмой: задачи на пропорции и прогрессии, № 137):

Корабль с 175 пассажирами вышел в море, взяв с собою пресной воды на все путешествие. Но, чрез 30 дней после выхода в море, открылась на корабле болезнь, вследствие которой ежедневно умирало по 3 человека; также, вследствие бури, корабль опоздал прибытием в назначенный порт на 3 недели; порция же воды, даваемой каждому пассажиру, не была уменьшена. Спрашивается: сколько времени полагалось на путешествие и сколько пассажиров прибыло в порт?
Ответ: 79 дней; 28 человек.        

С особенной остротой проблема душегубства в детской литературе обозначилась в 30-е годы, когда силы мирового фашизма учетверили усилия по подрыву изнутри и снаружи нашего социалистического отечества. Вспомните, как описывает эти трудные годы писатель Гр. Адамов в романе «Тайна двух океанов» на примере строительства подводного корабля «Пионер»:

Враги с Востока и Запада напрягали все силы, тратили огромные средства, лишь бы раскрыть эту тайну советского флота. Вокруг завода, где шло строительство, день и ночь кружили шпионы; два ответственных работника завода были найдены убитыми; шпионов вылавливали, сажали в тюрьму, некоторых за убийство расстреляли. Но число их не уменьшалось, а дерзость по мере приближения сроков окончания стройки увеличивалась...

Коварство врага не знало ни отдыха, ни границ. Вот небольшая повесть известного писателя Льва Кассиля «Дядя Коля, мухолов», вышедшая в 1938 году в Детиздате и с тех пор почему-то не переиздававшаяся. Сюжет ее гениально прост. Подмосковный дачный поселок. Мальчишки, Вадька и Ларик, проводят здесь летние каникулы. Отец Ларика, известный по всей стране инженер, по беспечности держит важные секретные чертежи у себя на даче. Пробравшийся из-за границы шпион селится по соседству, прикидывается мухоловом-натуралистом и входит в доверие к Ларику. И однажды, когда отец мальчика уезжает в город и Ларик остается один...

Они пошли в ванную. Дядя Коля открыл кран. Ларику казалось, что вода на этот раз течет как нарочно медленно. Ему не терпелось скорей увидеть жука-плавунца,которого принес дядя Коля. Когда ванна была заполнена, дядя Коля выпустил в воду обещанного плавунца. Жук действительно был исполином. Огромный, словно черепаха, он поплыл, шевеля мохнатыми лапами. «А ты подуй на него», — сказал дядя Коля. Ларик перегнулся через борт ванны и, почти касаясь губами воды, стал дуть на жука. И вдруг мягкие руки дяди Коли, ставшие необыкновенно жесткими и злыми, схватили его за плечо и за затылок и резко сунули в воду. Ларик хотел закричать, вода полезла ему в нос и в рот. Он стал биться, захлебываться... «Зо ист бессер, — сказал мухолов по-немецки, — так-то лучше».

В «Тайне двух океанов» японский шпион Горелов тоже пытается утопить советского пионера. Зато в повести А. Попкова «Тайна голубого стакана» (Красноярск, 1955) враг действует более изощренно. Действие происходит в Сибири в небольшом рудничном поселке. Женщина-шпион пытается отравить пионера Колю с помощью ядовитой конфеты. Вот как об этом рассказывает сам юный герой:

Вижу, стоит на крыльце женщина молодая, красивая. Кофточка на ней шелковая, зеленая-зеленая, а в руках желтая сумочка. Стоит и все оглядывается по сторонам, как будто дожидает кого или кого-то слушает... Попросила она воды, зашла в дом и так внимательно оглядела кухню и комнату. Потом спросила, не заезжал ли сегодня к нам кто-нибудь с рудника? Я сказал, что у нас давно никого не было, а дедушка ушел в тайгу. Тогда она достала из сумочки две конфетки в цветных бумажках и дала мне. «Это, — говорит, — вечером, как дед вернется, чай пить будете, одну сам съешь, а вторую дедушке дай, пусть и он попробует!» Улыбнулась и ушла, а мне что-то так страшно стало...

Грудных детей вражеские агенты обычно удушают с помощью газа. Вот сцена из книги румынского писателя Хараламба Зинкэ «Объект 112», изданной в знаменитой воениздатовской серии романов «с косой полосой» в 1958 году. Шпион и его помощница, проникшая в дом видного румынского инженера, прикинувшись домработницей, усыпляют последнего, чтобы сделать слепки с ключей от секретного объекта.

Вдруг в соседней комнате послышался плач ребенка... Женщина направилась в соседнюю комнату. Она попыталась было успокоить ребенка, но тот продолжал плакать. Тогда Грета взяла малыша на руки и пошла с ним на кухню. Приблизив ребенка к газовой плите, она отвернула кран. Послышался легкий шум выходящего газа. Несколько секунд домработница держала детскую головку над конфоркой Угорев, ребенок замолчал. Мюллер отнесла его в комнату, положили в кровать и накрыла одеялом.

А вот как опытные шпионы проверяют новых связных. Открываем книгу Татьяны Сытиной «Конец Большого Юлиуса» (Воениздат, 1956, та же серия «с косой полосой»). Читаем на странице 160 и далее:

Захаров все молчал. Мальчуган лет пяти показался на аллее. Босой, в серых штанишках, держащихся на одной помочи, он деловито трусил, размахивая большой консервной банкой на проволочной дужке. Он спешил по каким-то своим, важным делам. «Эй!» — лениво окликнул его Горелл. Мальчик остановился и, не прерывая своего занятия, уставился на Горелла и Захарова. «Хочешь конфету?» — спросил Горелл и улыбнулся. «Давай!» — снисходительно согласился мальчуган, свернул с дорожки и затрусил к Гореллу. Горелл шагнул навстречу ему, а когда они сблизились, он выбросил вперед ногу и носком ноги сильно ударил мальчика в бок. Загремела, откатываясь, банка. Мальчик не вскрикнул. Ошеломленный ударом, он лежал на спине, худенькая грудка его тяжело поднималась и опускалась, и с каждым вздохом кожа плотно обтягивала ребрышки. Горелл оглянулся на Захарова и, не отрывая взгляда от лица капитана, шагнул к мальчугану. «Назад! — резко сказал Захаров. — Не троньте ребенка!..»

Почему-то особенную жестокость вражеские агенты проявляют именно к детям. Возможно, подобной шоковой терапией они заставляют себя забыть, что когда-то тоже были детьми. Вот повесть писателя Кима Селихова «Это случилось у моря» (М.: Детская литература, 1978). Сюжет разворачивается в пионерском лагере на берегу Черного моря. Здесь вместе с советскими пионерами отдыхает мальчик Хуан, отец которого томится на острове Слез в застенках некой южноамериканской хунты. Отца пытают «огнем и водой, электричеством и палкой», но стойкий революционер молчит. «Он должен заговорить! — требует шеф. — От его признания зависит безопасность хунты!» И тогда молодая шпионка Хильда (она же агент Удав), проходящая на острове Слез шпионскую практику, предлагает коварный план: выкрасть из пионерского лагеря сына революционера.

— Это превосходно, Удав! — похвалил ее шеф. — Тащи сюда этого красного ублюдка. Хунта не пожалеет денег на такую операцию. Мы будем пытать его на глазах у отца. Такого он не выдержит!

Если уж молодые, начинающие шпионы ведут себя так жестоко, то что говорить об их учителях и наставниках.
Повесть Михаила Прокофьева «В поисках „Белладонны"» (Орловское книжное издательство, 1958):

...В это время в самом дальнем кабинете щупленький старичок с маленькой крысиной мордочкой, то и дело вытирая платком гноящиеся глаза, говорил сидевшему перед ним Бирону: «Так вот, господин, как вас... все забываю, ваши методы уходят в прошлое. Нож в спину, выстрел в лицо — старые, негодные способы. Много шума, опасно, да и кровь... Фу, какая гадость, быть запачканным кровью живого существа, — человечек гадливо поморщился. — Нет, сейчас надо действовать тихо-тихо, — он встал со своего места, потирая маленькие высохшие ручки, подошел к шкафу, достал из него два пузырька, наполненные один — желтой, а другой — зеленоватой жидкостью. Потом, хихикая, взглянул на Бирона. — Вот этой жидкостью я могу умертвить тысячи жизней, причем быстро, без шума, без возни. Смерть наступает почти мгновенно от паралича сердца. Всего несколько капель на стакан воды — и человека нет!»

Иногда, правда, довольно редко, вражеские агенты сами маскируются под детей. Такой случай описан в по вести Р.Фраермана "Шпион» (Детиздат ЦК ВЛКСМ, 1937).

На лиственнице, на самой ее верхушке, сидел человек... Волнуясь, Ти-Суеви крикнул Сизову: «Посмотри! Не мальчик ли это из „дома ленивой смерти"? Ведь только он умеет так хорошо влезать на деревья». И поманил Сизова рукой... Лиственница была видна хорошо. Кто-то сидел на ней, чуть прислонившись к толстой ветке. Да, это был мальчик в синей хурьме. Сизов секунду-две смотрел на его лицо, потом опустил взгляд на плечи, на руки, тонкие, как лапки паука, и вдруг замер. Человек рисовал, то опуская, то поднимая голову от бумаги, лежавшей у него на колене. «Шпион!» — мелькнула вдругу Сизова догадка.

И далее, после двухстраничной сцены погони:

Человек лежал на боку. Глаза его были закрыты, голова рассечена камнем и синяя хурьма разорвана во многих местах. Он тяжело дышал. «Не трогай его! — закричал Ти-Суеви, подбегая. Он узнал прокаженного мальчика. — Он прокаженный». — «Прокаженный? — сказал Сизов, нахмурившись. Он не спускал глаз с человека, лежащего на земле. — Разве ты видел его?» — «Я видел его. Это внук старухи Лихибон. Он болен проказой». — «Проказой?»— снова повторил Сизов, хмурясь еще больше. И, быстро нагнувшись, поднял кверху голову прокаженного. Он разжал ему зубы, засунул пальцы в рот и вынул куски еще не разжеванной прочной и тончайшей японской бумаги. Подошли лейтенант и красноармеец... «Не троньте меня, — сказал человек по-русски, — я прокаженный». Но никто не подался назад. Лейтенант сказал: «Я давно ищу вас, господин майор Исикава Санджи-Маленький. Вы так же безумны и больны проказой, как и я». Майор огляделся. Красноармейцы, рыбаки, часовые стояли вокруг молча. Взгляды их были суровы, зубы стиснуты крепко.

Когда советские люди первыми в мире приступили к строительству межпланетной станции Малая Луна, империалистическим хищникам это сильно не понравилось. Они решают уничтожить станцию, а ракету, с помощью которой осуществляется сообщение между станцией и Землей, похитить и перегнать за границу. Об этом рассказывает повесть белорусского писателя Николая Гомолко «За великую трассу» (Минск, 1956). Один из главных героев повести пионер Олег Дрозд, сын советского ученого, участвующего в межпланетном строительстве, уговаривает отца взять его с собою в полет, мотивируя свое желание так: «Лететь хочу, папа. Мне это поручили пионеры нашего звена». Присутствующий при разговоре начальник экспедиции поддерживает юного пионера: «Если у него есть поручение звена, мы должны посчитаться с этим. Мальчик он хороший, настойчивый, может, астрономом будет». Но на станцию попадает не только любознательный пионер.

На станцию проникает враг — некто Назаров, «прожженный изменник Родины», под видом убитого им геолога Боброва. И вот однажды, прикинувшись больным, этот самый псевдогеолог отсылает дежурившего у его постели пионера Олега в оранжерею: «Сбегай, пожалуйста, в оранжерею, принеси стаканчик свежей земляники. Мне это очень поможет для восстановления сил», — а сам проникает в космическую ракету, гаечным ключом убивает пилота-механика и улетает со станции. Но недалеко. Мальчик по счастливой случайности тоже оказывается в ракете, и пока изменник Назаров докладывает своему заморскому шефу об успешно выполненном задании, подкрадывается к нему сзади, подбирает с пола железный ключ...

«Секунда — и он со всей силой ударил по голове ненавистного врага. Еще удар!.. И еще удар!..» Затем, быстренько освоившись с управлением, мальчик останавливает ракету. И все вроде бы идет хорошо, и на помощь уже спешит малая скоростная ракета, но тут... «„геолог" зашевелился, подобрал под себя руку и... мальчик, как подкошенный, упал». Характерна психология диверсанта, переданная в сцене предварительного допроса на станции: «Я ведь не школьник, — сказал он (диверсант. —А. Е.). — Я — Назаров, завербовать которого было бы честью для любой разведки». И далее, после вопроса о том, не из атомного ли пистолета он убил инженера Боброва: «Нет, — качнул головой Назаров. — Это было бы слишком примитивно. Задушил в воде... Потом хотел передушить всех вас! — уже не выдержав, со злобой и вызовом прошипел Назаров».

Что касается космоса и освоения околосолнечного пространства, то это тема особая и требует отдельного разговора. Скажем только, что пристрастием к душегубству и живодерству отличается большинство инопланетных существ, с которыми приходилось сталкиваться землянам на тропинках чужих планет.

Во многих случаях проблему душегубства, членовредительства, живодерства и прочих отклонений от нормального течения жизни решает сама природа — или, как говорили раньше, фатум, судьба, божественный промысел, провидение, рок, — сохраняя равновесие в человеческом коллективе в зависимости от степени нужности конкретно взятого индивида. Классический пример — случай с маленьким Лениным, неоднократно описанный в литературе.

Однажды Ленин, быв ребенком, В реке купаясь, раз тонул, Один рабочий, идя мимо, С моста немедленно спрыгнул

— цитирует Лидия Корнеевна Чуковская стихи одной пожилой учительницы в своей книге «В лаборатории редактора» (М.: «Искусство», 1963). Стихи эти написаны как вольный художественный отклик на событие, которое сестра Владимира Ильича Александра Ильинична в своих мемуарах описывает несколько по-другому:

Бегал он (маленький Ленин. — А. Е.) и рыбу ловить на Свиягу, и один его товарищ рассказывает о следующем случае. Предложил им кто-то ловить рыбу в большой, наполненной водой канаве поблизости, сказав, что там хорошо ловятся караси. Они пошли, но склонившись над водою, Володя свалился в канаву, илистое дно стало засасывать его. «Не знаю, что бы вышло, — рассказывает этот товарищ, — если бы на наши крики не прибежал рабочий с завода на берегу реки и не вытащил Володю».

То есть природа руками безвестного рабочего выправила разбаланси-ровавшийся механизм вселенной для каких-то своих, известных лишь ей одной целей (мы-то с вами знаем, каких!). В качестве комментария к этому случаю стоит привести еще один отрывок из воспоминаний Александры Ильиничны:

Ходить он начал одновременно с сестрой Олей, которая была на полтора года моложе его. Она начала ходить очень рано и как-то незаметно для окружающих, Володя, наоборот, выучился ходить поздно, и если сестренка его падала неслышно — «шлепалась» — по выражению няни — и поднималась, упираясь ручонками в пол, самостоятельно, то он хлопался обязательно головой и поднимал отчаянный рев на весь дом. Вероятно, голова его перевешивала. Все сбегались к нему, и мать боялась, что он серьезно разобьет себе голову или будет дурачком. А знакомые, жившие на нижнем этаже, говорили, что они всегда слышат, как Володя головой об пол хлопается.

К живодерству и душегубству этот случай относится кривобоко и косвенно, но к философии случая он имеет очень даже прямое отношение.
Перейдем от детства обыкновенного гения (Владимира Ленина) к детству обыкновенного среднестатистического подростка — естественно в сфере душегубства и живодерства.

Был у меня знакомый, среднестатистический человек по имени Капитонов Витя, ученик 6 «б» класса 260-й школы Октябрьского района города Ленинграда. Так вот, однажды гуляя по нашей Прядильной улице (это в старой петербургской Коломне) с булыжным камнем в руке, он хилой подростковой рукой нанес смертельный удар в висок рабочему В.Трофимову. Рабочий умер на месте. Ученик Капитонов Витя, покинув место события, сначала пришел ко мне, и мы вместе с юным преступником обсуждали мою коллекцию марок, а потом он совершенно спокойно отправился на Троицкий рынок, купил два стакана семечек и, по дороге раздарив их голубям и знакомым, к вечеру вернулся домой. Никто, конечно, не знал о совершенном им преступлении, а если бы мы догадывались, то действия наши не пошли бы в сильный разрез с уголовным законодательством, но все же хочу сказать — Витька был парень хороший, и если он все же зашиб этого дурака Трофимова, то этот дурак Трофимов этого наверняка заслужил. Это утверждаю вам я — лучший капитоновский друг.

Очень не могу я забыть пример ужасного душегубства, описанный Даниилом Хармсом в его рассказе о Лидочке и старике дяде Мике (Даниил Хармс. Полное собрание сочинений, т. 2: «Академический проект», СПб, 1997; стр. 79—82). Как Лидочку чуть не изнасиловал старичок с длинными коричневыми ногтями на ужасно вонючих пальцах. Вот как это описывается у Хармса:

— Замолчите, барышня, так я вам больно сделаю, возьму и оторву вашу головку. Вы умрете, и ваша мама вас больше не увидит. Лидочка заплакала. Старичок повалил ее на диван и грязным пальцем полез ей в рот.

Наверное, всякий нормальный человек воскликнет в ответ на это, как знаменитый Вася Васильчиков из произведения Корнея Чуковского:

Но тебя, кровожадную гадину,
Я сейчас изрублю, как говядину!

Страшные истории рассказывает порою детский писатель Даниил Хармс, но это все ничего по сравнению с жутким случаем, случившимся на моей памяти в животноводческом совхозе «Красный горный орел» тогда еще республики Казахстан; совхоз уже давно не совхоз, он не принадлежит России и, наверное, поменял название.

А дело было в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, знаменитого русского поэта, который для казахов имеет не менее важное значение, чем для испанцев Федерико Гарсиа Лорка. Так вот, был у меня знакомый казах, которого звали Ко-ляня Гольдман. По-русски он говорил хорошо, по-английски — со словарем Мюллера, зато по-казахски не знал ни единого нормального слова, только матерные. А на носу был пушкинский юбилей. И вот это самый Гольдман, ко торый, повторяю, был чистокровный казах, выходит на импровизированную трибуну и начинает читать Пушкина «Товарищи казахское население, — начинает читать Гольдман, — я памятник себе воздвиг нерукотворный», — а сам по казахски ни бе ни ме, только руками машет и брызжет на казахов слюной. «Так вот, — говорит Ко-ляня, — до того места, до которого он его воздвиг, у нас, у казахского населения нашей великой родины, за тот исторический промежуток, что отделяет нас от первобытнообщинного строя, не воздвигнется еще пять миллионов лет». Коляню Гольдмана после этих малопонятных слов, сказанных на пушкинском юбилее, нашли в зарослях саксаула с окровавленными по колени чреслами и с развороченной из двустволки грудью.

Подобный этому случай произошел в деревне Герасимовка в 1932 году, когда дед-кулак убил родного мальчонку-внука. Вот художественные показания писателя Владимира Губарева, расследовавшего это кровавое дело:

— Набрали ягод, внучек? — Голос у деда был вкрадчивый, ласковый. — Ну-ка, покажь... Хватит на деда дуться-то... Павел обрадованно и смущенно заулыбался, снял с плеча мешок. — Да я не дуюсь, дедуня... Смотри, какая клюква. Крупная! Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью... Мальчик увидел в руке деда нож...

Вы наверняка догадались, о ком этот отрывок. О Павлике Морозове, пионере-герое, зверски убитом в классовой битве с кулачеством.

Раз уж мы заговорили о колхозном строительстве и сопутствующей ему проблеме душегубства и живодерства, то невозможно не привести пример, описанный в рассказе В.Лебедева «Человек на камне» («Пожар»: рассказы. — Издательство детской литературы, М.-Л., 1940).
Колхоз «Красное Каллистово», где происходит действие рассказа, самый богатый в районе, председателем в нем дядя Костя, орденоносец-стахановец, «про которого и в газетах писали, и портреты его печатали». Человек он добрый, но строгий, «хулиганам, вредителям да злостным лодырям спуску не дает и врагов тем нажил себе немало».

Как-то летом, в жаркий июльский день, когда все колхозники работали на полях, на проселке, ведущем к селу, появился человек. Одет он был явно не по-колхозному: «на ногах — блестящие штиблеты, на голове — новенькая кепка, брюки с прогладкой, на плечах пиджак наброшен», да и шел он по проселку не как обычные люди ходят, а «как бы гуляючи и гусиным пером в зубах ковырял». Дошел он так до большого камня, с которого село видно как на ладони, закурил папироску, а сам портсигаром в руках играет, зайчики пускает по сторонам. Видит человек, по сельской улице ребята бегают, пятилетний Сережа и семилетний Гриша, и давай он им портсигаром по очереди глаза слепить. Дети, конечно, заинтересовались, подошли ближе. «Небось, курить вовсю курите? Вот этак, а?» —спрашивает человек у ребят и начинает выпускать изо рта колесики табачного дыма. Глядя на табачные фокусы, Сережа с Гришей окончательно потеряли бдительность и подошли к веселому дяденьке совсем близко. Тот обнял маленького Сережу...

...и вдруг вместо портсигара заблестело у пришельца в руке что-то другое. Гришка вгляделся, да так и похолодел. В руке у незнакомца поблескивало лезвие ножа. — Вот что, ребята, слушайте меня внимательно. Сережа пускай со мной остается, а ты, Гриша, возьмешь вот эти спички и эту вот папиросу и пойдешь вон туда. — Незнакомец показал рукой на сенной сарай, стоящий возле скотного двора. — А зачем? — зашевелил побелевшими губами Гришук. — Покуришь там, — ответил «дяденька». — Ведь хочется покурить, а? — Да я не хочу. Я не умею... — Научишься, — грозно сказал чужак. — Я тоже не умел, да научился. Только спички, смотри, не гаси, а прямо бросай. Этак и научишься скорей да и дыму больше будет. А назад прибежишь, я тебе конфет да орехов полные карманы насыплю. Ну, а если не сделаешь, то я твоему Сережке вот этим ножом все пузо распотрошу. Понял?.. «Зарежет Сережку, обязательно зарежет», — думал Гриша.

Рассказ кончается, на счастье, благополучно, хотя мог закончиться и трагически. Ведь незнакомец был не кто иной как «известный на весь район Чемеров, конокрад и поджигатель, а папироса, которую дал Грише этот страшный гость тоже была особенной: она стреляла, как ракета, огненными брызгами, и где такая брызга упадет, там сейчас же глубокая дыра выгорает».

А сколько кровожадных историй рассказывали мы друг другу в детстве в темных ленинградских подвалах, на загаженных птицами чердаках, в загородных пионерлагерях, когда лагерь ложится спать и за хилыми деревянными стенами ходят призраки замученных пионеров. Про черную руку, вылезающую из стены кинотеатра. Про одиноких пенсионерок-старушек, торгующих человеческим мясом. Про летающую простыню-убийцу.

А какие мы пели песни:

Когда в могилу гроб спускали,
Садилось солнце за рекой.
А на аллее, в темном парке
Висел парнишка молодой.

Сейчас таких не поют. Сейчас вообще не поют, а только трутся друг о друга на дискотеках.

И на прощанье к раткое резюме.
На тему душегубства и живодерства написаны сотни произведений. Если собрать вместе головы всех писателей, разрабатывавших эту благодатную тему, то голов этих выйдет не меньше, чем черепов на известной картине художника Верещагина. И между прочим, чем активнее литература живописала всевозможные ужасы, тем равнодушнее было их восприятие у читателей. По сути, литература ужасов сама убила себя. Сейчас, пожалуй, только малые дети и психически неуравновешенные взрослые всерьез воспринимают льющуюся на страницах романов кровь и присылаемые в почтовых посылках отрубленные пальцы и уши.
А чтобы закончить лоскутные эти очерки на мажорной ноте, позвольте привести в заключение два коротких рассказа, взятых из редкой книги, изданной в позапрошлом веке. Книга называется «Золотое зеркало для детей, содержащее в себе сто небольших повестей для образования разума и сердца в юношестве с присовокуплением к оным вырезанных на меди ста картинок». Что касается присовокупления картинок, то это связано с известными трудностями, поэтому ограничимся простой передачей текстов. Первая «повесть» рассказывает о том, как можно с помощью добродетели оградиться от душегубства, вторая же «повесть» — о том, как следует использовать душегубство в воспитательных целях. Оба текста приводятся в правилах грамматики 18-го столетия.

СОЖАЛЕНИЕ И К СКОТАМ НЕ БЕСПОЛЕЗНО

Ульянушка была добренькая девочка, которая никому, ниже самой скотине зла не делала, сожалела когда кто и комара мучил.
Однажды, избавя от смерти собачку, которую резвые ребята хотели бросить в реку, взяла ее к себе домой. Над нею смеялись и спрашивали, на что ей эта собака; но она отвечала: если б я за нее не вступилась, то бы она бедственно погибла, и так я теперь довольна тем, что ее спасла от смерти. Уже три года кормила она сию собачку, и в один вечер, когда Ульянушка легла спать и засыпала, собака вдруг вскочила на ее постелю, дергала ее за рукав и лаяла так громко, что она от того пробудилась.
При слабом свете ночника увидела она, что собака пристально смотря под кровать беспрестанно лаяла.
Ульянушка обробела, отворила дверь и кликнула слугу, который по счастью еще не лег спать. Он вошел в горницу и нашел вора, спрятавшегося под кроватью с кинжалом.
Вор признался, что он намерен был ночью убить девочку, покрасть ее бриллианты.
И так сия бедная скотина взаимно спасла жизнь своей избавительнице.

СВОЕНРАВНЫЙ МАЛЬЧИК

Егор взял себе в голову, предписывать законы новой своей учительнице: что она ни говорила, Егор не слушался.
Напоследок объявила она ему, что имеет обычай сечь тех детей, которые ее не слушаются; и потом пошла за розгою.
Егор увидел, что дело идет не на шутку, закричал: не подходите ко мне, мне сделается родимец; я умру. — В самом деле он затрясся всем телом.
Однако учительница на то не посмотрела, но призвала служанку, и велела ей привести столяра, чтоб он поскорее сделал гроб.
Мальчик в превеликом ужасе, отирая свои слезы, спрашивал: на что ей гроб?
Я хочу тебя, моего сударика, в нем заколотить, отвечала она, и тотчас после этого зарыть в землю. Ты мне обещал умереть; я тому очень рада: ибо негодные ребята и без того недостойны жить на свете.
Ох, я лучше стану делать все, нежели чтоб меня зарыли в землю, отвечал Егор, который услыша такое грозное объявление, вдруг освободился от родимца и с той поры никогда сего припадка не имел.